Ван Гог. На Пороге Вечности — Бесконечность не предел

Ван Гог (Уиллем Дефо) после мучительных скитаний по Европе живет в Париже, пишет картины уже не первый год, но популярности так и не снискал, выставляя работы лишь в проходном кафе на Монмартре. Его брат (Руперт Френд), как может, пытается помочь с продажей картин, но всем они кажутся пугающими скульптурами обыденности, не способными конкурировать с современными импрессионистами. Депрессию Винсент глушит алкоголем, пока не встречает единственно близкого по духу художника Поля Гогена (Оскар Айзек), в свою очередь возмущенного бюрократией искусства. Он же и предлагает Винсенту перебраться в тихую провинцию. Гоген убежден, что потакать многочисленным школам живописи, пытаться учиться у великих мастеров в надежде обрести талант и копировать чужие стили, направления — пустая трата времени. Только вдалеке от всей этой суеты, где никто в глаза не видел всемирно известные полотна, можно быть по-настоящему свободным в творчестве. Пораженный таким единодушием и окрыленный мыслью о творческой свободе, Ван Гог переезжает на юг Франции в тихий городок Арль, где он будет сражаться с самим собой в попытках запечатлеть вечную красоту.

Подобно Винсенту Ван Гогу, Джулиан Шнабель очень старается в своей картине передать непередаваемое — палитру чувств художника, смотрящего на этот мир. Но выходит так, что он лишь имитирует эту палитру, нацепив нежно-желтый фильтр камеры и пользуясь излюбленным приемом съемки от первого лица. Если в «Скафандре и бабочке» этот метод был необходим (по-другому нельзя было показать, как видит мир писатель после инсульта), то в «Ван Гоге» это выглядит самым легким путем из возможных. Изображая вангоговское помутнение рассудка, Шнабель просто заставляет зрителя слушать навязчивые повторяющиеся мысли художника и его собеседников. Фильм очень патетичен, всерьез его воспринимать невозможно. Создается впечатление, что режиссер, сам не понимая, как передать хрупкий мир художника, судорожно наносит мазки в надежде попасть в настроение или ощущение, как это делает однажды в фильме и сам Ван Гог, пытаясь срисовать портрет женщины быстрее Гогена.

«Зачем Богу наделять меня даром рисовать уродливые картины?», — спросит Ван Гог священника, который нелицеприятно отозвался о его картине. Если бы это звучало из уст реального Ван Гога — одно, но ведь это звучит из уст шнабелевского Ван Гога. Правда, диалог со священником шел и о том, что, возможно, его картины предназначены для другого времени, для другого поколения людей и именно поэтому не признаются ныне. Если произведения Винсента Ван Гога действительно немного опередили время и были всемирно признаны только после его смерти, то картина Шнабеля выглядит скорее наоборот, как опоздавший лет на десять скупой на мысли байопик, бравирующий лишь якобы визионерским подходом.

Винсент глубоко убежден, что его картины фиксируют красоту жизни, которую никто, кроме самого Ван Гога, увидеть не в состоянии. Они же могут и помочь обычным смертным ее увидеть, если те захотят. Хотят ли? Шнабель рисует это таким образом, что в действительности никто и не желает проникаться его работами. Ван Гог ассоциирует себя с Иисусом, отвергнутым и преданным народом. Это и делает Ван Гога вечно одиноким, а потому несчастным и подавленным. Весь мир против него, несчастного, истинного творца, непризнанного при жизни. И, конечно же, здесь, как по расписанию, прозвучит дежурная фраза о капле безумия в каждом художнике. К финалу Винсента отпустит самолюбие, а вслед к нему придет понимание, что творчество никому ничего не должно ни говорить, ни пояснять, ни учить чему-то, оно есть лишь субъективное мировосприятие художника, желающего с этим миром им и поделиться, не прося ничего взамен. Мысль о субъективности искусства и о невозможности описать точными словами какой-либо объект этого искусства мусолится весь фильм. Шнабель оставляет за скобками личную жизнь Ван Гога, которой как будто и вовсе не было, он настолько погружен в сложные, как ему кажется, вечные вопросы об искусстве, что выглядит простым занудой.

Что конечно спасает эти бесконечные переливания из пустого в порожнее, так это Уиллем Дефо, очевидно, рожденный для этой роли, хоть и очень сильно не совпадающий по возрасту с Ван Гогом того периода. Чуткая и ранимая натура художника, переходящая в шизофреника, к концу превращающего Ван Гога в мудрого философа — это мог изобразить только сверхпластичный Дефо. Представить на его месте кого-то еще совершенно невозможно, любые другие неизбежно грядущие байопики про Ван Гога будут смотреться минимум странно, а максимум — смешно, как, например, сейчас выглядит Бенедикт Камбербэтч в этом качестве в фильме 2010 года («Ван Гог: Портрет, написанный словами»). Ценность бесконечных экранизаций преимущественно позднего периода жизни Ван Гога — и вовсе отдельная тема для дискуссии. Ведь у Ван Гога вся жизнь была до краев наполнена страданиями и депрессией. Но ныне байопики о нем воспринимаются как бесчисленные извинения перед вовремя не оцененным мастером.

Джулиану Шнабелю уже не впервой работать с биографическими фильмами творческих личностей, но с годами он стал щедр на сантименты. Он не пытается разбавить иными красками и «Ван Гога», который кажется не только очередным тусклым байопиком, но и вечно кружащейся вокруг себя глубокой мыслью, за которой на самом деле скрывается пустота. Пусть фильм и наполнен постимпрессионистским духом, взывающим не к разуму, но к чувствам, Шнабель, кажется, так и не понял, чего Ван Гог так страдал. И, к сожалению, единственный порог, на котором стоит картина Джулиана Шнабеля — порог к забвению.